Всё началось с невежественного белого человека.

Его звали Алонсо де Пинсон, корабль, на котором он служил, разбился. Мы услышали, как он зовёт на помощь, и вытащили его на берег, несмотря на непрерывно усиливающийся шторм. Он рассказал, что его галеон затонул, и ему одному повезло выжить, ухватившись за весло. Сейчас он грелся в нашем охотничьем домике, дрожа и стуча зубами. Мы общались на Полинезийском торговом жаргоне, единственном языке, которым владели все мы.

«Большой ли остров? И сколько вас здесь?»

Дахо ответил первым: «11,8 миль с запада на восток, 3,6 мили с севера на юг. Общая площадь 14,6 квадратных миль, длина береговой линии зависит от желания углубиться во фрактальную природу периметра, но в разумных предположениях примерно 32 мили. По последней переписи населения на острове проживали 906 человек, но это было два года назад, предполагая, что 5,1% рост популяции продолжится, сейчас мы приближаемся, ммм, к 1000. Все остальные сейчас, наверное, в деревне. Мы впятером отправились на охоту и застали шторм. Пережидаем его в этом старом охотничьем доме, всё-таки 5,5 миль до деревни, а по такой местности, учитывая плохие погодные условия — дорога домой, вероятно, займет более 9,5 часов».

Пинсон моргнул от удивления.

«Что такое?» — спросил Дахо.

«Но…» — засомневался он, — «Такого ответа я ожидал бы от какого-нибудь философа. Никак не от дикаря».

«Дикаря?» — прошипел Калкас, — «В самом деле? Мы спасли тебя, а первым делом ты называешь нас дикарями?»

Встревоженный, моряк заёрзал на месте и покосился по сторонам. С ужасом в голосе он зашептал:
«Но я слышал о вашем острове! Я слышал, что вы людоеды!»

Калкас улыбнулся. «Это лишь мера устрашения, превенция. Обычно, когда европейцы высаживаются где-то, они убивают мужчин и порабощают женщин, а детей обращают в христианство. Эту участь избегают только племена, имеющие репутацию поедающих европейских так называемых путешественников. Вот мы и решили добиться такой репутации» — закончил он, пожав плечами.

«Нам пришлось пойти на крайнюю меру несколько раз, чтобы наше сдерживание имело вес», — добавила Бекка, моя невеста, — «И вы, кстати, ничего так с кетчупом».

«Это дикарское поведение!» — возмутился Пинсон, — «И вы даже выглядите как дикари. У вас в волосах кости».

«Только у Энули», — сказал я, — «Она проходит готическую фазу».

«Меня, вообще-то, зовут Мортикия!» — заявила Энули, — «И это никакая тебе не фаза!» У неё была кость в волосах, лицо в белилах, а глаза подведены чёрным.

«Ещё жареной свинины?» — спросила Бекка Пинсона. Моряк кивнул и она положила ему добавку.

«Я просто не могу понять», — сказал он нам, — «Все остальные в этой части света живут в соломенных домах и считают „один, два, много". Мы пытались торговать с ними, но они не понимают сути денег. Вот так вот!»

Бекка посмотрела на меня, закатив глаза, я в ответ улыбнулся. Калкас оказался терпимее. «Священное для нашего народа растение называется огненная трава», — объяснял он, — «Когда употребляешь её, мысль становится яснее, думаю, так можно сказать. На острове мы стараемся каждый день принимать её по чуть-чуть, это помогает держать в голове такое, как численность населения, размеры острова и многое другое».

Алонсо де Пинсон заинтересовался: «И почему вы не сделали чего-то большего со своим интеллектом? Не придумали галеоны, как мы испанцы? Не отправились колонизировать Таити или другие острова? Если вы такие умные, как кажетесь, вы могли бы завоевать их и забрать себе богатства».

«Может быть», — сказал Калкас, — «Но это не то, для чего Бог Вулкана послал нам свыше огненную траву. Он даровал её, чтобы мы соблюдали все его сложные наставления, правила и ритуалы».

«Вам нужно быть умными, чтобы соблюдать ритуалы?»

«О, да. Например, Скрижали Энку велят нам считать число дней со дня общения Энку Законотворца с Богом Вулкана и в дни, по счёту равные простым числам Мерсенна, мы не можем есть овощи».

«Что такое числа Мерсенна?» — спросил моряк.

«Вот в этом и суть», — ответил Калкас, заулыбавшись.

«И это не самое плохое правило!» — добавил Дахо. Скрижали Пророка велят устраивать купания в водопаде каждый раз, когда для номера дня Х существуют натуральные a и b, такие что a^n + b^n = x^n, где n больше двух. Это доставляло немало хлопот, пока Калухани не объелся недельной порцией огненной травы и за ночь не доказал, что такой день не наступит до скончания времён.»

«Воля Бога Вулкана есть истина», — согласился Калкас.

«Хоть и бедного Калухуани потом рвало три дня», — напомнила нам Бекка, и все засмеялись.

«Ой!» — воскликнула Дахо, — «А помните, как Ухуако пытался татуировать всех, кто не может татуировать себя и не мог понять, должен ли он татуировать себя сам. В конце концов, съел целый куст огненной травы и разработал аксиоматическую теорию множеств. Это было феерично».
Все, кроме Алонсо де Пинсона, захихикали.

«Видишь, в этом всём дело», — сказал Калкас, — «Поэтому Бог Вулкана и послал нам огненную траву».

Пинсон нахмурился: «Знаете, я не думаю, что вы, вообще, Полинезийцы. Вы должны быть потомками европейцев. Наверное, какой-нибудь галеон разбился у этого острова сотни лет назад, и так появились вы. Это бы объяснило, почему вы такие умные».

«Знаешь, что мы ещё изобрели нашими великими умами?» — спросила Бекка, — «Не. Быть. Расистами».

«Это не расизм!» — начал отнекиваться Пинсон, — «Слушайте, есть ещё одна причина думать, что вы пошли от европейцев. У вас, конечно, тёмная кожа, но это первое место во всей Полинезии, где я видел туземцев с голубыми глазами».

Бекка затаила дыхание. Калкас стиснул зубы. Дахо сжал руки в кулаки. Энули начала хныкать.

Мы переглянулись, затем, не сговариваясь, схватили Алонза де Пинсона и задушили его.

Он тоже оказался хорош с кетчупом.

Светало, утро было холодным и серым. Море штормило.

«Что же», — сказал я, когда оставшиеся четверо проснулись, — «Мы все всё ещё здесь».

Я был угрюм. Не то чтобы я хотел, чтобы кто-то из моих друзей свёл счёты с жизнью. Но если бы кто-то из них совершил ритуальный суицид, весь этот ужас прекратился бы. Конечно, я знал, что так легко нам не отделаться. Но я не мог признать, что я знал. Я даже не мог этого предложить. Это сделало бы меня не лучше моряка-испанца.

«Эй», — недоумевала Энули, — «Я не понимаю, почему мы не должны быть здесь?»

Всё остальные взглянули на неё так, будто она сошла с ума.

«Энули», — начал Калкас, — «ты забыла принять огненную траву вчера?»

«Во-первых, меня зовут Мортикия. И…»

«Забей. Ты забыла про огненную траву?»

Она робко кивнула. «Я была так расстроена из-за шуток этого ужасного человека о косточке в моей причёске», ответила она, — «Думаю, поэтому вылетело из головы. Я приму немного сейчас». Взяв горсть огненной травы из нашей сумки, она принялась молоть и толочь её: «Расскажите мне, что происходит».

«Алонсо де Пинсон сказал, что хотя бы у одного из нас голубые глаза. Мы все знаем, что велят Скрижали Энку. Если у кого-то голубые глаза, и он об этом знает — он должен принести себя в жертву».

«И что? Я вижу голубоглазых каждый день. Конечно, кто-то из нас обладает голубыми глазами».

Все забеспокоились. Я поразмыслил несколько секунд, огненная трава разгладила пути моих мыслей в мозгу. Не-а, она не добавила ничего нового произнеся это, хотя она добавила бы, сказав это до прибытия моряка и даже до нашего пробуждения сегодня. Она не сделала хуже. Но всё же это было опасно. Одна из тех вещей, из-за которой нельзя забывать принимать огненную траву. В другой раз такая реплика обрекла бы нас всех.

«Всё так», — начал я рассказывать Энули, — «Предположим, нас всего двое и у нас голубые глаза. Конечно, ты видишь меня и знаешь, что у меня голубые глаза. Так что ты знаешь, что хотя бы один из нас голубоглазый. Но ты не знаешь, что я тоже знаю это. Потому, исходя из доступной тебе информации, у тебя могут оказаться глаза другого цвета, скажем, карие. Если бы у тебя были карие глаза и я, конечно, не знал бы цвет своих собственных глаз, тогда я бы считал возможным, что мы оба кареглазые. Таким образом, ты знаешь, что хотя бы один из нас голубоглазый, но не знаешь, что это знаю и я. Как только появится Алонсо де Пинсон и скажет, что глаза одного из нас голубые, теперь ты знаешь, что и я знаю это».

«Ну и?» — Энули засыпала получившийся порошок в кружку с кипящей водой.

«Скрижали велят каждому узнавшему цвет своих глаз совершить суицид ровно в полночь этого дня. Исходя из того, что я знаю, один из нас голубоглазый, будь у тебя карие глаза, я бы понял, что мои голубые. Поэтому следующим утром, проснувшись и обнаружив меня живым, ты понимаешь, что твои глаза не карие. Значит ты голубоглазая и должна принести себя в дар Богу следующей ночью. Как и я».

Энули отпила настойки и её глаза оживились. «Конечно, очевидно», — воскликнула она. Потом: «Стоп. Если подумать, станет ясно: любая группа из n голубоглазых, узнавшая, что среди них хотя бы один голубоглазый, обречена на смерть в n-ую ночь!»

Мы все кивнули. Энули приуныла.

«Не знаю, как вы, но я не готов просто сидеть и ждать умру я или нет», — сказал Дахо. Раздался одобрительный шёпот.

Я оглядел своих друзей. Четыре пары голубых глаз смотрели на меня. Все остальные видели либо четыре пары голубых глаз, либо три в зависимости от цвета моих глаз. Конечно, я не мог сказать это вслух; это ускорило бы процесс и стоило бы нам драгоценного времени.

Но я знал.
И они знали.
И я знал, что они знали.
И они знали, что я знал, что я знаю.
Но они не знали, что я знаю, что они знают, что я знал.
Вот о чем я думал.

Я взглянул на Бекку. Её большие голубые глаза смотрели на меня в ответ. Всё ещё была надежда, что я выживу. Моя суженая, с другой стороны, абсолютно точно была обречена.

«Ну, и дела», — согласился я, — «Нам придётся придумать какой-нибудь план. Может… Энули неясно мыслила вчера, поэтому её не совершение самоубийства не считается. Можно ли что-то придумать на основании этого?»

«Не-а», — сказал Калкас, — «Предположим, Энули была единственной голубоглазой, а у всех остальные карие глаза. Тогда она поймёт это и совершит ритуал сегодня. В противном случае мы всё ещё обречены».

«Знаете», — начал Дахо, — «Мне не хотелось бы это говорить, но нам нужно избавиться от Энули. На пляже у скал есть небольшое каноэ. Она может отчалить и отправиться на Таити. В таком случае мы никогда не узнаем убила ли она себя этой ночью. Помните, сейчас мы знаем только то, что Энули может быть единственной голубоглазой среди нас. Поэтому, если мы будем сомневаться, убила ли она себя или нет, мы не сможем быть уверенными в том, что все остальные из нас не кареглазые».

Все задумались над этим.

«Я не отправлюсь на Таити», — отказалась Энули, — «В такой шторм это верная смерть».

Мы пристально на неё взглянули.

«Если ты не покинешь остров, то, как мы все можем доказать, все впятером погибнем и ты в том числе», — сказал я.

«Что же, Ахуа, если ты такой любитель самопожертвования, то почему бы тебе самому не отправиться на Таити?»

«Во-первых, я не оставлю свою невесту», — начал я. «Во-вторых, это не работает в моём случае. Я знал, что произошло прошлой ночью. Мы уже знаем, что, не учитывая меня, среди нас есть один голубоглазый. И мы знаем это; и мы знаем, что мы знаем это и так далее. Ты единственная, кто может спасти нас».

«Ага», — начала Энули, — «Вообще, если вы двое отправитесь на Таити, то проблема будет решена тоже».

«Да», — терпеливо ответил ей Дахо. «Но так двое из пятерых окажутся в изгнании. Если ты отправишься на Таити, то только один из нас будет страдать. Утилитарное решение».

Энули ехидно улыбнулась: «Знаете, что? Я скажу это. Я не единственная голубоглазая здесь. Хотя бы у одного из вас голубые глаза».

Началось.

«Ха! Теперь я не хуже, чем любой из вас».

«Убьём её», — сказала Бекка, — «Она нарушила табу». Остальные кивнули.

«Нарушила», - согласился Калкас, «И будь у нас здесь суд, возглавляемый верховным жрецом, а также топор палача, точно соответствующий всем стандартам, мы бы ее убили. Но так как всего этого нет, для нас табу выносить смертный приговор».

Отец Калка был верховным жрецом. Он знал закон лучше, чем любой из нас. Мы пятеро сидели тихо и думали об этом. Потом он добавил:

«Но её душа будет до скончания дней гореть в бездне Бога Вулкана»

Энули начала плакать.

«И», — продолжил Калкас, — «Тем не менее в нашем плане есть дыра. Из того, что мы знаем, из нас пятерых трое кареглазых. Мы не можем сказать тем, у кого голубые глаза, что их глаза голубые, не нарушив табу. Так что мы не можем заставить голубоглазых плыть на Таити. Но если двое кареглазых отправятся туда, тогда мы не потеряем никакой информации. Мы знаем, что они не совершат самоубийства, так как не поймут, какого цвета у них глаза. Так что путешествие на Таити не поможет».

Все согласились, Калкас был прав.

«Давайте подождем до завтрашнего обеда», — предложил я. «Каждый примет немного огненной травы и, может быть, мы сможем что-нибудь придумать».

Солнце вышло из-за мрачных чёрных облаков. Мы проснулись вместе с ним.

«Что ж, вижу, мы все всё ещё здесь», — начал я, превращая утреннюю перекличку в зловещую привычку.

«Так», — начала рассуждать Бекка. «Предложение о Таити будет намного лучше, если бы мы знали сколько голубоглазых и кареглазых здесь. Если у нас всех голубые глаза, мы можем быть уверенными, что план „Таити" сработает и некоторые из нас будут спасены. Если у кого-то из нас карие глаза, то мы можем отправить на Таити столько людей, чтобы с высокой вероятностью туда отправилось достаточно голубоглазых».

«Мы можем мечтать о чём угодно», — сказала Энули, — «но знай мы точно сколько голубоглазых, а сколько кареглазых, нам бы пришлось покончить с собой прямо сейчас».

«А что насчёт вероятностного знания?» — спросил я. «В теории, мы могли бы создать вероятностную модель, позволяющую нам иметь 99,99% уверенность в цвете наших глаз, не будучи уверенными точно».

«Это довольно глупо», — ответила Энули, в тот самый момент, когда Калкас воскликнул: «Замечательно!». Он продолжил: «Слушайте, только между нами, все остальные в деревне имеют голубые глаза, да?»

Мы кивнули. Было страшно слышать, как об этом говорят так непринуждённо. Настоящее хождение по лезвию бритвы, но не нарушающее ни одного табу.

«Так», — продолжил Калкас, — «Мы знаем, что на острове хотя бы 995 из 1000 имеют голубые глаза. И да, раз никто не совершил ритуальный суицид вчера, то хотя бы у трёх из нас голубые глаза, что даёт 998 из 1000. Значит, по правилу Лапласа, вероятность, что у нас голубые глаза превосходит 99%. Ничего, из того что я сказал, не является табу. Ничего такого, что островитяне не знают сами. Но никто из них ещё не убил себя… Поэтому, не привнося никакой информации о наборе цветов нашей группы, разумно предположить, что все мы голубоглазые».

«Мне действительно жутко, когда ты так говоришь», — сказал Дахо, его руки были покрыты мурашками.

«Я не думаю, что бог Вулкана, наделивший нас разумом и интеллектом, ожидал от нас отказа от использования их», - сказал Калкас. «Предположим, что все мы голубоглазые. В этом случае, план с переездом на Таити подходит».

«Та-а-а-а-а-а-ак», — возразила Бекка, — «Если вероятностное знание не считается, то никакая информация не должна считаться. В любом случае остаётся шанс, что восхитительный на вкус моряк солгал. Тогда, когда он сказал, что хотя бы у одного из нас голубые глаза, всё что мы знаем, что с большой вероятностью у одного из нас голубые глаза».

«Именно!» — сказал Дахо. «Я читал книгу, которую прибило к берегу c потерпевшего кораблекрушения галеона. Там в Европе, есть племя, называемое Евреи. Священная книга предписывает им исключать внебрачных детей из общины. Их лидеры находят это несправедливым, но они не могут противоречить Священному Писанию. Так что вместо этого они объявили, что внебрачные дети должны быть исключены, только если доподлинно известно, что они внебрачные. Затем они объявили, что никаких доказательств не хватит, чтобы убедить их в этом. Всегда есть вероятность, что женщина втайне занялась сексом с мужем за девять месяцев до этого или просто врёт об этом. А если, по всей видимости, женщина была неженатой, то она могла обручиться втайне. Они решили, что допустимо ошибиться из-за излишней осторожности и никто не был достаточно внебрачным, чтобы быть исключённым из общины. Мы можем попробовать то же самое здесь».

«Да!» — воскликнул я. «Если даже мы посмотрим на своё отражение и прямо перед собой увидим голубые глаза, это может быть так, что демон иллюзий подменяет наше наблюдение».

«Нет, нет, НЕТ!», — возмутился Калкас, — «Скрижали Энку говорят, что человек не может знать цвет своих глаз и не положено нам это обсуждать. Из закона ясно следует, что услышанная от кого-то информация о цвете своих глаз считается доказательством голубоглазости. Никакая вероятность не имеет значения».

«Это глупо», — запротестовала Бекка.

«Таков закон», — ответил Калкас.

«Давайте тогда выполним план „Таити"», — предложил я. Я собрал пять камней с пола хижины. Два белых и три чёрных. «Белый — остаёшься, чёрный — Таити. Закройте глаза и не подглядывайте».

Бекка, Калкас, Дахо и Энули вытянули по камешку из моей руки. Я взглянул на оставшийся. Чёрный. Подняв глаза, я увидел улыбающихся Калкаса и Энули, в их руках были белые камни. Бекка и Дахо не улыбались. Тяжело вздохнув, Дахо посмотрел на меня умоляюще.

«Нет, решено,» — сказал я, — «Мы втроём отчалим сегодня ночью».

Калкас и Энули едва сдерживали облечгение и радость.

«Вы расскажете нашим семьям, что произошло?»

С горечью они кивнули.

Мы начали собирать вещи.

Свинцовые тучи отняли последнюю надежду на лунный свет. Пришлось идти в кромешной тьме.

«Как мы, вообще, доберёмся до каноэ в такую погоду?!» — прокричала мне Бекка, схватив за руку. Я лишь сжал её руку в ответ. Дахо может быть сказал что-то, а может и нет. Я не смог бы его услышать. По грязи, под дождём в кромешной тьме у нас ушло два часа, чтобы преодолеть какую-то милю. Каноэ были там, где мы их оставили несколько дней назад. Скалы стали нашим временным убежищем от барабанящего ливня.

«Это безумие!» — сказал Дахо, как только мы могли услышать друг друга снова. «Нет ни малейшего шанса, что мы доплывём до Таити на этом!» «Мы вряд ли продержимся даже милю!» — согласилась Бекка.

«Да», — ответил им я. Я понимал это всё время по пути в пещеру, но теперь я был в этом уверен. «Да, это подобно смерти. Но мы должны на это пойти, если мы не сделаем это сегодня, то вернёмся к остальным. И мы всё равно покончим с собой. И Калкас с Энули умрут тоже».

«Нет!» — возразил Дахо, — «Мы вернёмся к ним и скажем, что добраться до Таити невозможно. После предложим им нужно ли нам всем умереть. И, если они согласятся, мы вытянем камни снова: четыре чёрных и один белый. Один шанс на жизнь».

«Каждый из нас вытянул свой цвет, — ответил я. «Честная лотерея — это справедливо».

«Справедливо?!» — возмутилась Бекка. «Мы тянули камни, чтобы решить, кто отправится на Таити. А не для того, чтобы решить, кто должен умереть. Если вытянутые камни обязывали нас отправиться насмерть, они должны были об этом сказать и тогда, возможно, мы потратили бы побольше времени на обдумывание других возможностей. Почему нам нужно умереть? Почему другие не могут? Я ненавижу её! Ахуа, ты не можешь дать мне умереть так».

Это задело меня. Я был готов пожертвовать собой, если этого требовали обстоятельства. Бекка была права. Просто отправить её в море и дать ей утонуть в тех волнах это, конечно, не согласуется с помолвкой.

«Ну, я…»

«Ахуа», — проговорила Бекка, — «Я думаю, что беременна».

«Что?»

«У меня задержка... и меня мутило сегодня утром, несмотря на то, что я не злоупотребляла огненной травой. Я думаю, что беременна. Я не хочу умирать. Нам необходимо спасти меня. Спасти ребёнка».

Я взглянул на безжалостный океан, смотрел, как волны врезаются в берег. Всего пары моментов хватило, чтобы, без сомнения, понять, что лодку перевернёт и мы погибнем.

«Хорошо», — начал я, — «Новый план. Мы втроём возвращаемся. Расскажем им, что не смогли добраться до Таити. Они заметят, что очередная полночь прошла — теперь четверо из нас должны будут умереть. Мы втроём проголосуем против смерти Бекки. Три против двух, обеспечит нам победу. Мы погибнем и Бекка вернётся в деревню, и ребёнок будет жить».

«Подожди», — возразил Дахо, — «Мне нужно проголосовать за свою смерть, чтобы Бекка выжила? Что мне с этой сделки?»

Скрижали Энки говорят, не убей ближнего своего. Так что я не стал.

«Ты получишь дополнительное время!» — грубо ответил я, — «Один день жизни во имя спасения моей суженной и нерождённого ребёнка. Потому что мы не вернёмся, если ты не согласишься. Выбор между смертью сейчас или смертью завтрашней ночью. И многое может произойти за один день».

«Например?»

«Не знаю. Мы можем придумать хороший выход из ситуации. Энки Законотворец восстанет из мёртвых и изменит закон. Что угодно. Это всяко лучше, чем метнуться в море на верную гибель».

Дахо пристально посмотрел на меня, взвесил исходы. «Да», — он выдохнул, — «Я проголосую за Бекку. Но нам лучше очень постараться придумать что-то получше».

«Так», — начал Калкас следующим утром. «Я вижу мы все всё ещё здесь». Он не звучал удивлённо.

Я объяснил, что произошло прошлой ночью.

«Всё просто», — заявил Калкас, — «Бог Вулкана наказывает нас. Он говорит, что неправильно нам пытаться ускользнуть от наказания, отправившись на Таити. Поэтому он наслал шторм. Он хочет, чтобы мы оставались здесь до самого конца. И потом, если нам суждено, мы умрём все вместе».

«Нет!» — запротестовал я, — «Всё совсем не так! Табу не говорит, что мы все должны умереть. Оно лишь обязывает нас покончить с собой, если мы выясним цвет своих глаз! Если некоторые из нас покончат с собой, это может предотвратить кончину всех».

«Бог Вулкана не выносит бессмысленно забранных жизней», — сказал Калкас, — «Так же как и не выносит, когда его подданные отправляются в далёкие земли, где не растёт огненная трава, а законы Его нарушаются изо дня в день. Вот, что Он хочет донести до нас. Он хочет сократить наши возможности, чтобы мы остались непорочными и наши души не горели в его жерле. Как это будет с Энули». Он бросил на неё неодобрительный взгляд.

«Меня зовут…» — начала она.

«Я не думаю, что суть именно в этом», — сказал я, — «Я предлагаю нам четверым пожертвовать собой ради Бекки».

«Ты выгораживаешь её только из-за вашей помолвки», — сказала Энули.

«Именно так», — ответил я, — «Да, я выгораживаю её! Простите меня, что не могу смириться со смертью любви всей моей жизни! Может, мне следует прыгнуть в кратер прямо сейчас? И ещё она беременна? Не слышали?!»

«Люди такие люди», — сказал Калкас. «Мир! Мы все в одной лодке».

«Нет, это не так», — возразил я, — «Так, давайте проголосуем. Все, кто за спасение Бекки, скажите да».

«А все против пожертвования кого-либо морю, считающие, что воля Бога Вулкана должна быть исполнена, скажите нет». Добавил Калкас.

«Да», — Я.

«Да», — Бекка.

«Нет», — Калкас.

«Нет», — Энули.

«Нет», — Дахо.

«Какого чёрта?!» — запротестовал я.

«Нет», — повторил Дахо.

«Но ты обещал!» — проговорил я.

«Ты пообещал мне дополнительный день», — объяснил Дахо. «Подумай об этом. Калкас предложил мне два».

«Нет-нет-нет!» — разъярённо закричал я, — «Вы не можете так поступить! Серьёзно, я убью вас всех, если мне придётся».

«Тогда твоя душа будет вариться в жерле веки вечные», — сказал Калкас. «И это не поможет тебе спасти ни суженную, ни ребёнка».

«Вы не можете так поступить», — повторил я спокойнее, почти бормоча.

«Мы можем, Ахуа», — ответил Калкас.

Я потопал в свою комнату. Подавленный.

Я поприветствовал их традиционным способом: «Так, я вижу мы все всё ещё здесь».

Мы были живы. Это был наш последний день. У каждого было достаточно информации, чтобы доказать, без капли сомнения, что у всех у нас голубые глаза. В полночь каждому из нас предстояло совершить ритуальное самоубийство.

«Знаете, что?» — сказала Энули, — «Я всегда хотела вам сказать это. У ВСЕХ У ВАС ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА! ЖИВИТЕ С ЭТИМ!»

Все кивнули. «И у тебя тоже голубые глаза, Энули», — ответил ей Дахо. Это не было уже важно.

«Подождите», — заторопилась Бекка, — «Нет! Я придумала! Гетерохромия!»

«Гетеро-что?» — спросил я.

«Гетерохромия радужки — это очень редкое состояние, когда у человека глаза разных цветов. Если у кого-то из нас гетерохромия радужки, тогда нам не доказать ничего совсем! Моряк сказал, что увидел кого-то с голубыми глазами. Но он не сказал сколько голубых глаз он увидел».

«Это глупо, Бекка», — ответила Энули. «Он сказал про голубые глаза во множественном числе. Если бы у кого-то был только один голубой глаз, очевидно, он заметил бы это в первую очередь. Что-то вроде: Это единственный остров на Таити, где у людей глаза разных цветов».

«Нет», — сказала Бекка, — «Потому что у всех нас могут быть голубые глаза, кроме, быть может, одного человека, у кого гетерохромия. И он заметил четверых, не вгляделся в глаза оставшегося».

«Энули только что сказала», — ответил Калкас, — «что у нас голубые глаза».

«Но она не сказала сколько!»

«Ладно», — сказал Калкас, — «если только у одного из нас на самом деле гетерохромия радужки, не думаешь ли ты, что кто-нибудь догадался упомянуть это до пятого дня?»

«Не имеет значения!» — возразила Бекка, — «Это просто вероятностная уверенность».

«Это так не работает», — ответил Калкас. Он положил руку ей на плечо. Она раздражённо скинула её. «Кто, вообще, решил так!» — спросила она, — «Почему запрещено знать цвет своих глаз?»

«Глаз это орган, который видит», — проповедовал Калкас, — «С помощью него мы знаем, как всё выглядит. Если бы глаз знал, как выглядит сам, был бы бесконечный цикл: глаз видящий глаз видящий глаз видящий глаз и так далее. Как деление на ноль. Такая гадость. Поэтому Бог Вулкана своей бескрайней волей утвердил, что так быть не должно».

«Хорошо, я знаю, что глаза мои голубые», — ответила Бекка, — «И я не ощущаю себя застрявшей в бесконечном цикле. Ничего гадкого, ничего мерзкого».

«Это потому, что» — проговорил Калкас терпеливо, — «Бог Вулкана своей безграничной милостью даровал нам день, чтобы уладить мирские заботы. Но ровно в полночь нам предстоит убить себя. Таковы заповеди».

Бекка рыдала у меня на руках. Я кинул взгляд на Калкаса, он пожал плечами. Дахо и Энули ушли вдвоём (думаю, они поняли, что если это их последний день в этом мире, то можно провести его с удовольствием), а мы с Беккой проследовали в нашу комнату.

«Слушай, я не собираюсь ничего делать».

«Что?» — спросила она, перестав плакать.

«Я не собираюсь умирать. И не позволю тебе причинить себе вред. Ты должна родить ребёнка, а у него должны быть отец и мать. Мы можем переждать здесь. Остальные совершат ритуальное самопожертвование. А мы вернёмся в деревню и расскажем, что все остальные погибли во время шторма».

«Но — не волнуешься ли ты, что Бог Вулкана будет печь наши души в его жерле вечно?»

«Буду честным, я никогда серьёзно не воспринимал весь этот культ Вулкана. Я, — я думаю, стоит посмотреть к чему это нас приведёт, когда мы состаримся и умрём. Важно, что у нас будет ребёнок, и мы вырастим его в заботе и любви».

«Я тебя люблю», — сказала Бекка.

«Я знаю», — ответил я.

«Я знаю, что ты знаешь», — прошептала она, — «Но я не знала, что ты знал, что я знала, что ты знаешь. А теперь я знаю».

«Я тоже тебя люблю!»

«Я знаю», — ответила она.

«Я знал, что ты знаешь», — ответил я и поцеловал её губы. «Я люблю тебя и твои прекрасные голубые глаза».

Штормовое небо темнело и стало чёрным вслед за скрывшимся за горизонтом солнцем. Наступила ночь.

«Так», — заговорил я, когда четверо других проснулись, — «полагаю, мы все атеисты».

«Да-да», — ответил Дахо.

«Мир столь тусклый и пустой: ни света, ни смысла», — ответила Энули, — «Самое готичное, что бывает».

Калкас вздохнул. «Я надеялся, что все вы убьёте себя», — рассказал он, — «и потом я смогу вернуться домой, и мой отец, верховный жрец, никогда не узнает о том, что случилось. Простите меня за настойчивость и давление. Понимаете… выгляди я расслабленно хоть секунду, он заметил бы и тогда у меня було бы столько проблем, что никакое жерло Бога Вулкана не идёт в сравнении с тем, что ждало бы меня по возвращении домой».

«Думаю», — начала Бекка, — «что я поняла это с первым приёмом огненной травы. Даже до первого глотка, я такая, подождите секундочку, разве вулканы — это не геологические образования, вызванные выходом магмы на поверхность коры Земли. А человеческая жизнь, вероятно, результат множества маленьких изменений и превращений примитивной жизни. Это звучит в тысячу раз правдоподобнее, чем дух, создавший всю жизнь и вселившийся в спящий вулкан на случайном острове посреди океана».

«Это прекрасно!» — продолжила она, — «Сейчас, даже на простой день Мерсенна я могу есть столько зелёных овощей, сколько захочу».

«Знаешь, простые дни Мерсенна бывают раз в несколько веков, ага?» — спросил я её.

«Я знаю, я из принципа».

«Мы не должны никому об этом рассказывать», — настойчиво сказал Дахо, — «Они бросят нас в вулкан».

«Ты так думаешь?» — спросил я. «Калкас рассказывал, что среди нас точно 99% голубоглазых, так что, скорее всего, у всех голубые глаза. Подумай об этом. Мы пятеро, выбранные случайно из популяции острова, и все оказались атеистами. Скорее всего, атеистов намного больше или даже все островитяне атеисты».

«Кто-нибудь?»

«Ну… я считал Калкаса самым религиозным из всех, кого я знаю. И, вот, пожалуйста».

«Я же сказал, что вёл себя так, чтобы не было проблем с родителями».

«Что, если все ведут себя так? Никто не хочет навлечь беду, признавая, что они не верят ни во что. Ведь, если все остальные узнают, их бросят в вулкан. Мы все надели маску для всех остальных».

«Я давно вычислила, что Ахуа был атеистом», — сказала Бекка.

«Да, как?» — спросил я.

«Маленькие детали. Когда мы проводили время вместе, иногда ты забывал некоторые ритуалы. А потом смотрел на меня виновато, пытаясь понять, не заметила ли я. По-моему, это очень мило».

«Почему ты мне об этом не рассказала?»

«Ты бы взбесился. И гневно отрицал бы это. Если бы, конечно, не знал, что я атеистка. Но я не могла тебе об этом рассказать, вдруг, ты подумал, что меня нужно бросить в жерло вулкана, чтобы соблюсти приличие».

«Бекка!» возмутился я. «Ты знаешь, я бы никогда не...»

«А я подозревал, что Калкас атеист», — начал рассказывать Дахо, — «Он так сильно заморачивался насчёт мельчайших деталей писания. Это наверняка была сверхкомпенсация».

«Подожди, подожди, подожди!» — заговорил Калкас, — «Так, мы все были атеистами. Мы все знали, что мы все атеисты. Но не знали все ли мы знаем, что мы знали, что мы атеисты. Ох, тяжко думать. Нужно принять немного огненной травы.»

Солнечный зайчик заскочил через стены домика.

«Шторм закончился!» — сказала Бекка ликующе, — «Время возвращаться домой!» Мы собрали вещи и вышли на улицу. Нежданный солнечный свет грел мою кожу.

«Так», — затревожился Дахо, — «мы ведь не расскажем никому о моряке там в деревне».

«Ты шутишь?» — выпалили Калкас, — «Я думаю нам нужно встать посреди ратуши и громко объявить, что все на этом острове голубоглазые. А потом поинтересоваться, так ли сильна их вера в Бога Вулкана, как они думают. Увидим, что произойдёт».

«У ВАС ВСЕХ ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА!» — прокричала Энули во всё горло. «ЖИВИТЕ С ЭТИМ!» Мы засмеялись.

«Кстати», — сказал я Энули, — «Раз мы говорим всем известные вещи, чтобы сделать их всеобщим знанием: кость в твоей причёске выглядит нелепо».

«Он прав», — согласился со мной Дахо.

«Очень странно смотрится», — подтвердил Калкас.

«Эй вы, аккуратнее», — засмеялась Энули, — «Теперь, когда не нужно беречь огненную траву на следование табу, я изобрету луч смерти. И мало вам не покажется!»

«Ого», — заговорил Дахо, — «звучит безмерно круто. А я изобрету гигантский космический корабль, куда его можно будет установить. И вместе мы захватим Европу и следующий моряк, переживший кораблекрушение и попавший на наш остров, будет чуть менее снисходительным».

«Ага!» — ответила Энули, — «Это будет очень готично».

Солнце светило нам в спины, по виляющей дороге мы направлялись в деревню.